Эссе на тему: "Почему я решила расстаться с Иосифом Чуприновским".

Когда я увидела Иосифа Чуприновского, первая мысль у меня была довольно детской: "А, ну понятно. С такими я не вожусь, в нашем дворе такие не ходят." За одно это лето я пережила несколько нервных срывов и едва ли мою веру в человечество можно было считать живой. У меня в голове тогда была только музыка, тексты и полнейшая апатия, поэтому я довольно сильно удивилась, когда после пары встреч с вышеуказанным человеком я начала, наконец, что-то чувствовать. Более того, что-то невероятно сильное и приятное.
Изначально, я помню, он сказал, что не любит говорить об очевидных вещах. Я с понимаем кивнула - правильно, подумала, зачастую лишние слова убивают всю прелесть вещей, которые просто есть и уже этим они прекрасны.
Спустя какое-то время я с интересом заметила, что он не просто "довольно милый", как мне изначально казалось, а что кроется в нем что-то невероятно трепетное, но чего он явно не хочет показывать, потому что зачастую это воспринимается людьми, как уязвимость. В принципе, это нередкое явление, ведь абсолютно у каждого там глубоко, за семью замками что-то кроется. Иногда, правда, там живут настоящие демоны, но тут я их явно не чувствовала. Я и до сих пор уверена, что их там нет. А если и есть, то просто маленькие бесёныши, которые свойственны всем людям.
Но сложность в том, что если ты тянешься к кому-то, стучишься в дверь и говоришь: "Не бойся, я ни за что тебя не осужу, я просто хочу зайти, чтобы мы могли вместе сидеть на полу и пить чай", а дверь не открывают, то, рано или поздно, захочется вздохнуть и уйти. Не стоять же там несколько дней подряд без еды и сна, пока костяшки на пальцах не начнут кровоточить.
Самым болезненным моментом стал тот период, когда у меня начали происходить отвратительные вещи - одна за другой, что в итоге снова и снова выбивало меня из колеи, хотя, казалось, ну куда же еще. Я впервые за несколько лет оказалась дома одна с двумя бутылками чего-то алкогольного. Я не позволяю себе подобного, потому что знаю, что запивать отчаяние - это тот край, до которого я не хочу доходить.
Моя ошибка, скорее всего, состояла в том, что я молчала. Но я молчала, понимая, что вряд ли Иосиф сможет стать тем человеком, который меня поддержит.
Есть одна цитата из книги Франсуазы Саган "Здравствуй, грусть", которую я приведу в измененном варианте (заменив только имя персонажа, о котором идет речь, не больше, конечно же): "Мне надо было, чтобы он спросил: "Так в чем же дело?". Чтобы он засыпал меня вопросами, вынудил все ему рассказать. Он переубедил бы меня, поставил бы на своем, но зато меня не отравляли бы больше эти разъедающие и гнетущие чувства. Иосиф внимательно смотрел на меня, берлинская лазурь его глаз потемнела от ожидания, от укоризны. И я поняла, что он никогда не станет меня расспрашивать, не поможет мне облегчить душу, ему это и в голову не придет: по его представлениям так не делают."
Мне стало печально от того, насколько сильно его социальная маска въелась в его настоящее лицо. Насколько каждое его движение казалось отрепетированным для публики и оттого неискренним. Я мало знаю об этом, потому что никогда не встречалась с подобным, но, скорее всего, такое происходит, когда человек именно _строит_ себя и создает что-то новое _вместо_ себя. Общаясь с людьми, важно общаться именно с ними, а не с теми, кем они хотят казаться.
Возможно, друзья меня избаловали. Они слишком хорошие. И я всегда говорила, что если бы у каждого человека были такие друзья, как у меня, то сам мир в принципе был бы лучше и добрее. Из-за них мое представление о людях, которые готовы тебя спасти в любое время дня и ночи (пусть даже парой простых слов или спонтанной встречей без причины) стало казаться привычным и само собой разумеющимся. Но дело даже не в этом, а в том, насколько мы близки друг с другом. Уровень духовной связи с Иосифом за все это время достиг разве что уровня знакомого - «я что-то знаю, но это неточно». Пожалуй, это стало главной причиной. Я тоже боюсь быть искренней с людьми, которые могут этим пренебречь. Все боятся.

Я не умею мыслить и действовать так, как это делает Иосиф. Но его совершенно иной взгляд на вещи был мне также интересен. Я не знаю, было ли это взаимно. Я не знаю, было ли хоть что-нибудь взаимно. Потому что абсолютно ничего не говорило об этом - ни слова, ни поступки.

Я не могу судить о верности каждого написанного мной предложения, но это именно то, как я все это видела.
И, на самом деле, я буду рада, даже если Иосиф напишет стихотворение и назовет меня в нем идиоткой, ведь это будет чем-то, что идет прямо из его сердца.