Первая часть (?) у меня ведь даже нет разделения на части, но Он хорошо смотрелся ранним утром: лежа спиной на новых простынях, часто откинув одеяло из-за духоты, стоявшей в доме (опять забыли открыть окно на ночь), вытянувшись всем телом и беспечно раскинув руки. Голова его лежала на мягкой подушке, а он касался ее щекой так, как иногда, в моменты нахлынувшей нежности, касался девушек.
Я сидел за столом и смотрел на него поверх книги, которую читал, поверх чашки чая, который пил, поверх чего угодно, чем я мог занять свое утро.
Я видел, как Солнце играло с ним, с его волосами, с его узкими плечами и выступающими ребрами - оно играло с ним мягко и светло, как со своим любимым ребенком. Именно им Энтони и являлся.
Энтони был отмечен печатью счастья. Но он пытался избавиться от нее, как только мог.
Вот он просыпается: перекидывает руку через живот и закрывается, морщится, стонет жалобно: - Че-ерт.. - выдыхает шумно и тянется, выгибаясь в пояснице, приподнимаясь бедрами над кроватью и напрягаясь всем телом, потом замечает меня и улыбается. - Друг мой, - ложится на бок и плавно подтягивает одну ногу, - спасите мою душу.
Я ухмыляюсь в ответ, но не избавляюсь от вида довольно-таки укоряющего; по крайней мере, как мне кажется. Я подхожу к кровати, сажусь перед ней на пол и протягиваю Энтони стакан с водой, говоря наставляюще: - Не нужно столько пить. - Да, не нужно, - соглашается он, привстает на кровати и делает несколько глотков; я вижу, как под кожей скачет кадык, - но необходимо.
Это было хорошее время, веселое время. Беззаботное или только казавшееся таким, но мы были счастливы куда сильнее, чем сейчас. Хотя, возможно, все воспоминания на самом деле просто прошли долгий путь сквозь призму значительных изменений, некий процесс отшлифовки, после которого даже самые печальные мысли приобретали другой оттенок: вместо грязного серо-голубого - полуночно-синий, сияющий, как сапфир, со свежим очарованием только что приобретенной драгоценности.
UPD. Эхей. Привет. Я тут выпотрошил черновички и собрал крупицы херни в одну большую херню. Все идет абсолютно в другую степь, я не в ту, которую я планировал. But you know shit happens. _____________________________________________________________________________
Мы жили так, будто все уже давно было закончено. Будто все, что можно было сделать - было сделано. И сделано не нами. Мы не требовали ничего от себя, то же делали и окружающие. Махали рукой и говорили: "Молодежь". "Молодежь" - наша любимая отговорка. Уход от ответственности, легкий способ скинуть с плеч лишний груз. Мы жили так, будто нас больше ничего не ожидало: полумертвые старики в молодых телах. Мы были готовы вот-вот лечь в гроб, и единственным серьезным вопросом был цвет пиджаков. Мы не ценили жизнь и слишком сильно радовались возможности побыть мертвецами. И мы научились использовать это. Мы получали удовольствие, каждый день наблюдая закаты целых империй в глазах друг друга. Мы пили за то, чтобы будущего не было. Но, к сожалению, завтрашний день все равно наступал. И тогда мы пили снова.
Далее- Майкл утонул сегодня, - говорит Энтони, сидя за столом и потирая щеку кончиком пальца. - Майкл? - переспрашиваю незнакомое мне имя. Энтони кивает в ответ и смотрит в стену. Его действия становятся нервозными - он начинает расцарапывать кожу и прикусывать уголок губы. - Не выдержал, - он переходит на шепот, будто разговаривая с самим собой. Я не знаю, нужно ли поддерживать беседу дальше и от этого становится немного неловко. - Сдался, - следует истеричный смешок. Я молчу и достаю сигарету. Все еще не могу понять, ждут ли от меня какого-то ответа или реакции, поэтому вместо слов закуриваю и смотрю на Энтони. - Анна, малышка Анна, - он опускает руку на стол и комкает в пальцах скатерть, - два месяца назад. Она совершенно перестала есть. Эту историю я слышал. Анна была знакомой Энтони, я видел ее однажды, когда она приходила к нему в гости, кажется, полгода назад. Мать Энтони шепнула тогда своей подруге, что с таким болезненным видом вообще не стоило выходить из дома и нагонять тоску на остальных. "Она заставляет всех крутиться вокруг себя, эта погибающая пташка. Только посмотрите, как мой бедный сын вьется возле нее. Он, знаете ли, всегда питал слабость к беспомощным, всегда горел желанием помочь всем и каждому. Но в итоге, нет, вы только гляньте. Он выглядит так нелепо, что сам же смущает бедную девушку," - такими были ее слова. Три месяца спустя Анна умерла. Особого резонанса в обществе это не вызвало - все уже давно были готовы к этому. Заранее смотрели на ее родителей взглядом "Мы сочувствуем вашей утрате", взглядом, уместным только на похоронах. Я не представляю, как Анна справлялась с этим. Как вообще справляются люди, которых уже при жизни положили в гроб, кинули горсть земли на наглухо прибитую крышку и отвернулись. Тогда я не понимал, что в какой-то мере я делаю с собой то же самое. - Майкл. Хороший, хороший человек, - Энтони глубоко вздыхает и поворачивает голову в мою сторону, вытягивая руку. Я подхожу к нему и вкладываю в заранее сложенные пальцы наполовину выкуренную сигарету. Все так же молчу, давая ему возможность либо продолжить, либо закрыть тему насовсем. Он затягивается и отдает сигарету обратно; я замечаю на фильтре смазанную кровь - все-таки он прокусил себе губу. - Самоубийство, - уточняет Энтони, тормоша языком ранку, - привязал что-то к ногам и.. Я вижу, как форма губ искажается от нажима зубов при попытке успокоиться, но выходит плохо - сквозь зажмуренные глаза все равно проступают слезы. Я подхожу ближе, чтобы провести ладонью от одного его плеча к другому, чуть наклониться, обвить руками тело и держать до тех пор, пока он не найдет в себе силы соврать с размазанной улыбкой: "Все хорошо, можешь не волноваться".
Энтони - это праздник. Праздник, после радости которого остается бесконечный мусор; когда грохот фейерверков сменяет жалобный шелест потерявшийся мишуры. Энтони - это двухдневная беспробудная вечеринка, которая заканчивается на дрожащем "Я хочу домой" посреди охладевшей улицы в незнакомом квартале. Энтони - это веселье слишком отчаянное, слишком ревущее и красочное, чтобы после секундного знакомства с ним суметь найти в себе силы довольствоваться повседневной палитрой спокойствия. Он был всеми крайностями - и самыми лучшими, и самыми отвратительными. Поэтому даже его счастье казалось душераздирающим, а печаль - надрывной, как вышедший из-под контроля смех.
Я чуть сильнее сжимаю пальцами его плечи и он поднимает лицо, чтобы показать мне приподнятые мокрые уголки губ и кивнуть: "Все хорошо. Можешь не волноваться". Выработанная схема - после этого я отхожу, наливаю что-то из первой попавшейся бутылки и отдаю ему. - Виски. - Сегодня повезло, - он тихо смеется и пьет до кристального дна, - в прошлый раз ты дал мне такую дрянь, что через пять минут я уже танцевал с этим гусем Питером. - Это как лотерея, - я кручу в руках бутылку и отпиваю прямо из горла под ободрительные хлопки Энтони, - но тем интереснее. - Тем интереснее, - он кивает и быстро переключается на другую тему и действие: непринужденно смотрит в окно и изображает голос старика из высшего общества (точь-в-точь его отец), - Не составите ли вы мне компанию на сегодняшнем вечере у леди Маргарет? - Это даже не обсуждается, - я подыгрываю ему высокопарной интонацией и подаю руку, - Кто, если не я, будет сопровождать вас и в нужный момент помогать слезать с балкона второго этажа? Энтони смеется уже громче и честнее: - Друг мой, - он берет мою руку и кладет себе на лоб, чтобы после провести по своим волосам и остановить на затылке. - Спасите мою душу.
|
и Энтони - чудо.